Культурная морфология О.Шпенглера Закат Европы

идеализируя Советы, как воспроизводящие этот корпоративный дух, форму…

И Ратенау, и Рубинштейн, и Шпенглер рисуют себе романтический образ к р е с

т ь я н и н а – этого единственного, по Шпенглеру, о р г а н и ч е с к о г

о человека в современной культуре.

Неудивительно, что крестьянская Россия всем романтическим течениям

культурно-философской публицистики в Европе кажется царством ничем не

извращенных первобытных душ. Искать эти души можно только в России, или на

Востоке, где-нибудь в Китае.

Вот П о л ь Э р н с т в своей книге “Der Zusammenbruch des deutschen

Idealismus” устами китайского мудреца, который занимается

“культивированием принципов первобытных времен”, учит нас жить так, “чтобы

стать цельным человеком, а не функцией или частицей”. “Мы научились доить

коров при помощи электричества. Выбившийся пролетарий занимается

гимнастикой. Англо-саксонская женщина в свободной Америке открыла, что

деторождение – это жалкая дань отжившим предрассудкам и что женщина лишь

после двадцать пятого развода достигает полного развития своей

женственности”. Это все те же результаты механизации жизни… и китайский

мудрец говорит обо всем этом, что “от машин человек научается свои дела

делать машинально, получает м а ш и н н о е с е р д ц е”.

Вот К а й з е р л и н г в своем дневнике (“Reisetagebuch eines

Philosophen”) благоговейно взирает на Индию и Россию, “где можно еще

найти истинное благолепие”. Ему показалось большое сходство в духовном

облике паломников, которых он встречал на берегу Ганга и в Троице-Сергиевой

лавре. “Да, Россия, – говорит он, – простая сермяжная Россия, является

ныне, пожалуй, единственным близким к Богу христианским государством”.

И выход из кризиса современной культуры он видит в религии. “Только вера

доступна всем. Путем познания – к Богу приходят люди духовно одаренные, а

веровать, уповать может в принципе каждый”.

Но как быть с разумом, недоумевает Кайзерлинг? Разум действует разлагающе,

разрушающе на веру; чем пополнить душу, которая утратила всякое

соприкосновение со своей сокровенной глубиной и сделалась поверхностной?

Вот какие вопросы ставит пресыщенный культурой европейский человек.

Что тут можно сделать?

И Кайзерлинг отвечает: “Хуже всего было бы пытаться подавить интеллект,

рекомендовать возврат к вере примитивных людей, ибо то обстоятельство, что

человек стал сильнее разумом, представляет собой плюс, а не минус.

Необходимо углубить интеллект. Когда он научится понимать смысл веры,

глубокое значение всего того, что он первоначально считал нелепостью, тогда

он снова станет религиозным”.

Во всем этом, – в том, как современный европейский человек говорит о себе,

оглядывается на средневековье, смотрит на Россию, на Восток, в том, как

нудится у него утраченная вера, в его скептицизме, релятивизме, в

романтике… (формы проявления многообразны) – я усматриваю кризис

европейской культуры, как кризис человеческого разума, к р и з и с р а ц и

о н а л и з м а в широком смысле этого слова, и Шпенглер в этом смысле

представляет собою утонченный, благороднейший образец этой болезни

европейского духа.

В духе Шпенглера мы можем сказать, что цивилизация – это разум, это

“вакхический танец разума”,* это торжество свободного человека,

торжество абсолютного “гуманитаризма”** . В этом смысле выход из

кризиса европейской культуры должен, казалось бы, заключаться в преодолении

безмерного, мертвящего культуру рационализма.

Вся философия Шпенглера есть, наоборот, художественное утончение,

симфонический апофеоз разума. Его философский рационализм – чисто

языческого происхождения от Аристотеля и Платона и при этом поразительно

проникнут иудаистической стихией.

Его скептицизм и ахристианская настроенность чрезвычайно напоминают

величайшего иудейского философа ХII в., воспитанного на Аристотеле и

арабской культуре, – Маймонида, восторженного апологета человеческого

разума.

Различая в душе пять частей: питающую, чувствующую, воображающую,

стремящуюся и разумную, Маймонид утверждал, что разумная сила погибает

вместе с гибелью тела, но если человек достигает “высокого и

действительного разумения”, достигает “совершенства”, т. е. “сидит вместе с

царем в его чертоге”, то его разум переходит из потенции в действие и

приобретает “неуничтожимое бытие”. Так, отвергая личное бессмертие души,

Маймонид считал возможным при помощи разума как бы войти в лоно бессмертия.

В этом для него был смысл и цель жизни. “Никакой другой цели нет. Какая же

еще конечная цель? – спрашивает он. – Пустой вопрос. А какая цель у

цели?”*

Этот рационализм Шпенглера я утверждаю, вопреки тому, что он сам говорит о

человеческом разуме. “Мы не верим больше в силу разума над жизнью, – пишет

он** . – Мы чувствуем, что жизнь господствует над разумом. Познание

людей важнее для нас, чем абстрактные и общие идеалы; из оптимистов мы

сделались скептиками: не то, что должно быть, а что будет – важно для нас,

а быть и остаться господином фактов важнее для нас, чем быть рабом идеалов.

Логика внешней природы, сцепление причин и следствий – нам кажется

поверхностным, и только логика органического, судьба, инстинкт, который

чувствуешь, чье всемогущество видишь в смене вещей – показывает нам глубину

становления”.

Здесь Шпенглер признает примат жизни над разумом, утверждает как бы

смирение человеческого разума, но это смирение из тех, которое паче

гордости. Оно полно величайшего самоутверждения. И в этом отношении он

также типичен для нашего культурного времени. В каком именно смысле?

Блестящий английский философ-публицист, мало известный в России, Ч е с т е

р т о н в одной из своих интереснейших книг “Ортодоксия”, в которой

обозревает с удивительной парадоксальностью духовные пороки современной

культуры, находит, что неправильно было бы огульно утверждать, будто

современный мир пребывает во зле. Во многих отношениях он отчасти слишком

хорош. Он полон “диких и потрепанных добродетелей”. Когда религиозные

системы расшатываются (как это было с христианством во время реформации),

то всплывают наружу не только пороки. Они действительно устремляются в мир,

бродят и несут с собой вред. Но и добродетели приходят в движение, они

несутся по миру с большей стремительностью, и их вред страшнее. Современный

мир “полон христианских добродетелей, сошедших с ума”. Их сумасшествие

объясняется тем, что они отделились одна от другой и бродят по миру в

одиночку. И вот скромность и смирение (под которым надо разуметь сдержку

беспредельных притязаний человеческой личности) – сместились с своего

настоящего места. Вместо своей связи с притязаниями, с честолюбием –

скромность как бы прикрепилась к органу убеждения, которому никогда раньше

не служила. Назначение человека было сомневаться в самом себе и не

сомневаться в истине, а вышло наоборот. В наши дни человек утверждается в

самом себе и сомневается в истине. В этом смысле смирение наших дней есть

самое извращенное смирение (“сошедшее с ума”).

Прежнее смирение подымало человека и не давало ему останавливаться. Оно

поселяло в человеке сомнение в собственных силах (м о г у л и я?) и тем

самым побуждало напряженно работать. А смирение нашего времени рождает лишь

сомнение в целях (с т о и т л и?) и грозит приостановкой деятельности.

“На каждом шагу, – говорит Честертон, – встречаешь людей, которые,

утверждая что-нибудь, прибавляют: “впрочем, может быть, я не прав”. Но уж

одно из двух: или ваш взгляд должен быть правилен, или это не ваш взгляд.

На наших глазах создается особая раса людей, слишком умственно скромных,

чтобы верить в таблицу умножения. Нам грозит появление философов, которые

сомневаются в законе притяжения, как в собственной фантазии. Скептики

прежнего времени были слишком горды, чтобы быть убежденными, а современные

скептики слишком смиренны, чтобы утверждать истину. Кроткие – да наследуют

землю. Но современные скептики слишком кротки, чтобы требовать своего

наследства”.

Такое именно смирение у Шпенглера, таков его релятивизм и скептицизм.

Смирение у него есть, он по-своему его декларирует, но оно направлено н а ц

е л и, а не на органы постижения. В силе своих познавательных символов

Шпенглер не сомневается, но он потерял веру и просмотрел универсальные

истины, накопленные европейской культурой.

Таким образом, Шпенглер помогает нам нащупать точный диагноз духовной

болезни современной европейской культуры: б е з р е л и г и о з н ы й с к е

п т и ч е с к и й с а м о у т в е р ж д е н н ы й р а ц и о н а л и з м.

И в этом раскрытии его величайшая художественно-философская заслуга.

совсем соответствовал его мысли о географически строго очерченных границах

культур. В таком случае встает вопрос, почему же сам Шпенглер, будучи

представителем западной культуры, считал себя вправе описывать другие

исторические миры, более того, давать характеристики их таинственной и -

согласно его же теории - непроницаемой для него души? По этому поводу

иронизировал еще Томас Манн: " Только господин Шпенглер понимает их всех в

месте и каждую в отдельности и так рассказывает, так разливается о каждой

культуре, что это доставляет удовольствие". Убежденность Шпенглера в том,

что только человек Запада в отличие от всех прочих культур предназначен для

понимания истории, уходит своими корнями в традицию немецкого историцизма

ХIХ в. Основополагающая идея историзма - понять человека из его

историчности, т. е. изменчивости и постоянного развития, - характерна и для

Шпенглера. Не без основания поэт-экспрессионист Г. Бенн (1886-1956),

ставший после 1933 г. приверженцем нацистского " народного обновления ",

считал, что принцип "все течет" - это чистое немецкое познание. Поэтому, "

Гераклит - первый немец, Платон - второй, а все они - гегельянцы ". Еще

раньше Ницше отмечал эту немецкую черту в книге "По ту сторону добра и

зла": "И сам немец не есть, он становится, он "развивается". Поэтому

"развитие" является истинно немецкой находкой и вкладом в огромное царство

философских формул; оно представляет собой то доминирующее понятие, которое

в союзе с немецким пивом и немецкой музыкой стремится онемечить всю

Европу". Но такое фатальное и неизбежное угасание культуры должно означать,

по мысли Шпенглера, не стремление уйти от действительности в мир иллюзий, а

героическое бесстрашие, с которым следует встретить и осознать закат нашего

мира: "Кто не понимает, что уже ни кто не изменит этого исхода, что нужно

либо желать этого, либо вообще ничего не желать, что нужно любить эту

судьбу или отчаяться в жизни и будущем, кто не чувствует величия, присущей

этой активности властных умов, этой энергии и дисциплине натур, твердых,

как металл, этой борьбе, ведущейся ледянными и абстрактнейшими средствами,

кто морочит голову провинциальным идеализмом и тоскует по стилю жизни

прошедших времен, - тот должен отказаться от того, чтобы понимать историю,

переживать историю, творить историю". При этом не надо думать, как это

часто случается, будто из Шпенглера идет физическая гибель культурно-

исторического мира. Он продолжает существовать, но его обитатели не живут

полнокровной духовной жизнью, а влачат лишь чисто биологическое

существование. Так неправ ли был Шпенглер, ставя под сомнение само понятие

ничем не ограниченного бесконечного развития?

Глава 7

ШПЕНГЛЕР И ПОЛИТИКА

Работа над вторым томом "Заката Европы", который Шпенглер хотел завершить к

весне 1919 г., была прервана в связи с бурными событиями в Германии,

переключившим его внимание на другие проблемы. К тому же ожесточенная

полемика вокруг его книги заставила Шпенглера еще раз продумать концепцию,

и лишь в апреле 1922 г. рукопись была завершена. Центральное место во

втором тома занимали темы политические. Буржуазию Шпенглер трактовал не как

сословие, а как скопление людей уже покидающих сферу культуры. Шпенглер

очень высоко ценил роль государства. Но с приходом цивилизации оно начинает

терять авторитет, вместо идеальных стремлений на первое место выдвигаются

материальные интересы и власть денег. В итоге на авансцену истории

врываются харизматические личности как властелины новой охлократии: "Я

называю цезаризмом образ правления, по своей внутренней сути абсолютно

бесформенный". Одновременно с цезаризмом приходит борьба народов за мировое

господство, "вступление в эпоху великих битв". Цезаризм и стремление к

созданию мировых империй Шпенглер рассматривал как трагический и

величественный закат. Старая Европа корчилась в предсмертных конвульсиях,

распятая между коммунистическим Вельзевулом и фашистским Мефистофелем.

Действительно, казалось, что грядет эпоха цезарей, век великих диктаторов:

Сталин в России, Муссолини в Италии, Гитлер в Германии, Франко в Испании,

Салазар в Португалии, Хорти в Венгрии, Дольфус в Австрии, Пилсудский в

Польше, Ульманис в Латвии, Сметона в Литве. Поистине, Шпенглер оказался

великим провидцем, но только на короткое время. Его "век цезарей" пронесся

по истории огненно кровавым метеоритом и исчез. Вот только исчез ли он

окончательно?

Глава 8

ШПЕНГЛЕР И НОВАЯ ГЕРМАНИЯ

Выход "Заката Европы" сделал Шпенглера знаменитостью во всей Германии. От

восторженных читателей он получал множество писем. Шпенглер был принят в

высший совет Мюнхена. Ими заинтересовались в так называемых национально

мыслящих кругах политиков и предпринимателей. Довольно тесные отношения

сложились у Шпенглера с промышленниками Г. Стиннесом и А.Ферглером,

магнатом печати и лидером националистов А. Гугунбергом, с бывшим вице-

канцлером К. Гельфериком, с руководителем правой военизированной

организации Г. Эшерихом, с рейнским фабрикантом П. Ройшом. В эти же годы

Шпенглер стал частым гостем в мюнхенской квартире Макса Вебера, где между

гостем и хозяином велись длительные многочасовые дискуссии. Уже тогда

становиться заметным настороженное отношение Шпенглера к нацистскому

движению. Когда после провала" пивного путча " в Мюнхене 26 февраля 1924 г.

начался фарсовый судебный процесс против Гитлера и его сподвижников,

Шпенглер в тот же день выступил перед студентами Вюрцбурга с докладом"

Политический долг немецкой молодежи", в котором предостерегал молодежь от

увлечения национал социализмом. Шпенглер критиковал не только национал-

социалистические и националистические идей. С неменьшей резкостью он

отзывался и о Веймарской республики, в которой правили "некомпетентность,

трусость и подлость" и в которой процветали" коррупция и разложение

административного аппарата, грозящие превратить Германию в европейскую

Индию". Странно, но Шпенглер не сумел или не захотел увидеть, что Г.

Штреземан, которого он считал предателем национальных интересов Германии,

на самом деле был одним из наиболее ярких и последовательных их выразителей

и защитников. Вторая половина 20-х годов была временем затишья в жизни

Шпенглера. Его поглотила работа над большим чисто философско-

антропологическим сочинением, которое так и осталось незаконченным и в виде

нескольких тысяч было опубликовано только в 1965 г. А. Коктанеком,

исследователем архива Шпенглера, под заголовком "Первовопросы. Фрагменты из

архива". В настроении Шпенглера произошел определенный перелом: усилились

его разочарования и скептицизм. Интуитивно он угадывал, что на Германию

надвигается тень чего-то нового и тревожного. Не случайно свою, вышедшую

летом 1931 г. книгу "Человек и техника", пропитанную настроением

безысходности, он заканчивал пассажем о жертвенности: "Время удержать

нельзя; нет никакого мудрого поворота, никакого умного отказа. Лишь

мечтатели верят в выход. Оптимизм - это малодушие. Долгом стало терпеливое

ожидание на утраченных позициях, без надежды, без спасения. Ожидание, как у

того римского солдата, чьи кости нашли перед воротами Помпей и который

погиб, потому что при извержении извержении Везувия его забыли отозвать.

Такой честный конец - единственное, чего нельзя отнять у человека".

Шпенглер не был принципиальным противником национал-социалиизма, то есть

считать его антифашистом было бы явным преувеличением. На выборах в

Рейхстаг 31 июля 1932 г. и 5 марта 1933 г. он голосовал за НСДАП. И на

президентских выборах в марте 1932 г. Шпенглер отдал свой голос за

кандидатуру Гитлера, объяснив, правда, это так своей сестре Хильдегард,

опекавшей этого одинокого, нелюдимого и, в сущности, глубоко несчастного

человека: "Гитлер - болван, но движение нужно поддержать". И первые законы

"карновального министерства", как он называл правительство Гитлера,

направленные на свертывание демократических свобод и ликвидацию

конституционно-парламентарной системы, не вызвали его протеста. Но столько

же грубой ошибкой было бы считать Шпенглера сторонником национал

социализма. На самом деле было все сложнее. Если многих видных

интеллектуалов охватила в те дни национал социалистическая эйфория и они

наперебой приветствовали возрождение новой Германии, то Шпенглер ни разу не

выступил в поддержку нового режима публично. С редким для лета 1933 г.

мужеством высказал Шпенглер свое порицание новым правителям: "К власти

пришли люди, упивающиеся властью и стремящиеся увековечить то состояние,

которое годится на мгновение. Правильные идеи доводятся фанатиками до

уничтожения. То, что в начале обещало величие, заканчивается трагедией и

фарсом". В будущем по Шпенглеру, ведущее положение в мире займут страны,

отвечающие определенным требованиям, к которым он относит мощных сухопутных

сил и флота, хорошо функционирующих банков и промышленности, и, конечно же,

страны, имеющие сильные стратегические позиции в мире. Таким требованиям,

полагал Шпенглер, отвечали лишь немногие государства, а в перспективе

мировая мощь, по его мнению, постепенно будет перемещаться из Европы в Азию

и Америку. К странам, которые постепенно могли стать ведущими в мире,

Шпенглер относил США и Японию, отмечая их неизбежное столкновение за

господство в Тихом океана. Хорошие перспективы, он считал, имеет и Россия,

но только после освобождения от большевистского режима: "Большевистское

правительство не имеет ни чего общего с государством в нашем смысле, каким

была петровская Россия". Душа России, еще более далекая и непроницаемая для

западного человека, чем душа Греции и Египта. Россия есть апокалипсический

бунт против античности. В Достоевском открывается тайна России. Для нас

западная культура проницаема и постижима. Россия посредник между Востоком и

Западом. Освальд Шпенглер сказал, что западная цивилизация превратилась в

некий механизм и у нее нет души. За 50 лет до него Н. Данилевский говорил,

что душу мы можем добыть из русских национальных корней. В своей книге

Шпенглер пишет, что время создания пороха примерно совпало с появлением

книгопечатания. Шпенглер назвал эти открытия "двумя великими фаустовскими

средствами ведения войны на расстоянии". Все рассуждения Шпенглера сводятся

к тому, что если бы хоть отчасти совместить культуры Запада и Востока,

возможно, не наблюдался бы этот упадок западной культуры. Что касается

Европы, то Шпенглер отмечал ослабления позиций Великобритании, устарелость

ее промышленности и торговли и постепенное истощение "творческой энергии".

Романским же странам он отводил в будущем" только провинциальное значение".

Глава 9

В "ТЫСЯЧЕЛЕТНЕМ РЕЙХЕ"

В 1933 г. расхождения между Шпенглером и новым режимом неуклонно нарастали.

Гитлер публично заявил: "Я не последователь Освальда Шпенглера! Я не верю в

закат Запада. Нет, я усматриваю дарованную мне Провидением миссию в том,

чтобы восприпятствовать этому". Шпенглер в долгу не остался, ядовито

заметил, что "Закат Европы" - книга, прочитанная фюрером только в объеме

титульного листа". Может возникнуть вопрос: почему нацисты не расправились

с открыто фрондировавшим Шпенглером? Точно ответить на него не возможно,

но, скорей всего, они просто не решались на убийство всемирно известного

философа, уже давно не имевшего к политике ни какого отношения. Шпенглер

сформулировал горький итог консервативно-национального движения так: "Мы

хотели покончить со всеми партиями. Осталась же самая отвратительная".

Конечно, проблема Шпенглер и национал-социализм - действительно существует.

Между ними можно найти немало точек соприкосновения: борьба против

Версальской системы и Веймарской республики, против либерально-

демократической системы и марксизма, общее стремление к гегемонии Германии

в мире. Но достаточно ли этого, чтобы утверждать, что Шпенглер был

первопроходцем нацизма? Думаю, что нет. Здесь следует иметь в виду

следующее обстоятельство: Шпенглер никогда не разделял расовой теории и

антисемизма, которые составляли ядро национал- социалистической идеологии.

Уберите их, и мы получим не нацизм, а нечто совсем иное. Несовместимыми

были и мессианское устремление Гитлера и пессимистический фатализм

Шпенглера. Оставим на совести выдающегося аргентинского писателя Хорхе

Луиса Борхеса то, что герой его рассказа "Немецкий реквием", комендант

концлагеря, не расстается с книгой "Закат Европы". Хотя можно вспомнить,

что большим почитателем Шпенглера были антигитлеровские заговорщики 1944 г.

- Адам фон Тротт цу Зольц, Хеннинг фон Тресков, Ульрих фон Хассель. Сейчас

имя Шпенглера и его идеи принадлежат истории. Очевидно, что из "Заката

Европы" не выросла какая-либо заметная философская или иная традиция, за

исключением философии техники, у истоков которой стоял Шпенглер.

Побудительные импульсы получает от него и современная пессимистическая

критика цивилизации и предупреждения о ее грядущем кризисе. Но главное все

же в другом. Необычайно артистичная, свободная и раскованная книга

Шпенглера уже давно сама стала неотъемлемой частью европейской духовной

культуры. И пока будет существовать Европа, будет существовать и это

великолепное произведение.

Заключение.

Осенью 1911 г. в Мюнхен из Гамбурга перебрался скромный гимназический

учитель Освальд Шпенглер. О том, что он напишет Эпохальную книгу он знал

уже в 10 лет. В Мюнхене возник замысел его книги. Он писал о себе: "Я трус,

робкий беспомощный трус. Если по сей день что-либо защищает меня, так это

привычка уверенно держаться"; он все больше замыкался в себе.Исходным

пунктом философии Шпенглера выступала противоположность истории и природы:

" Математика и принцип причинности ведут к естественному упорядочиванию

явлений, хронология и идея судьбы - к историческому" . Шпенглер определил

проблему тем, что философы, пытаясь дать характеристику чего-либо, не

учитывают, нет общей связи с их понятиями и культурой других народов,

времен.В основе “Заката Европы” не лежит аппарата понятий, в основе его

лежит организм слов. Понятие – мертвый кристалл мысли, словно ее живой

цветок. Понятие всегда одномысленно, самотождественно и раз навсегда

определено в своей логической емкости. Слово всегда многомысленно,

неуловимо, всегда заново нагружено новым содержанием.“Закат Европы”

сработан Шпенглером не из понятий, но из слов, которые должны быть

читателем прочувствованы, пережиты, увидены. Слов этих в “Закате Европы” в

сущности очень немного.Каждое бодрствующее сознание различает в себе “свое”

и “чужое”. Все философские термины указывают по Шпенглеру на эту основную

противоположность. Кантовское “явление”, Фихтевское “я”, “воля” Шопенгауэра

– вот те термины, нащупывающие в сознании некое “свое”. “Вещь же в себе”,

“не я”, “мир как представление”, указывают, наоборот, на некое “чужое”

нашего сознания.Шпенглер не любит терминов и потому он “покрывает различие

“своего” и “чужого” многомысленной противоположностью многомысленных слов,

называя свое – “д у ш о ю”, а чужое – “м и р о м”.Шпенглера трудно

передать, его надо самому почувствовать, освоиться с ним, сжиться. Раз

начавши изучать его, можно либо бросить на втором десятке страниц, либо

быть увлеченным до конца. Деловито прочесть его, как читают серьезную

книгу, значит пройти мимо него. Не поддаться на время тончайшему соблазну

его философской пышности – значит ничего не увидеть из мира его идей.Работа

над вторым томом "Заката Европы", который Шпенглер хотел завершить к весне

1919 г., была прервана в связи с бурными событиями в Германии,

переключившим его внимание на другие проблемы. К тому же ожесточенная

полемика вокруг его книги заставила Шпенглера еще раз продумать концепцию,

и лишь в апреле 1922 г. рукопись была завершена.Выход "Заката Европы"

сделал Шпенглера знаменитостью во всей Германии. От восторженных читателей

он получал множество писем. Шпенглер был принят в высший совет Мюнхена. Ими

заинтересовались в так называемых национально мыслящих кругах политиков и

предпринимателей.В 1933 г. расхождения между Шпенглером и новым режимом

неуклонно нарастали. Гитлер публично заявил: "Я не последователь Освальда

Шпенглера! Я не верю в закат Запада. Нет, я усматриваю дарованную мне

Провидением миссию в том, чтобы восприпятствовать этому". Шпенглер в долгу

не остался, ядовито заметил, что "Закат Европы" - книга, прочитанная

фюрером только в объеме титульного листа". Шпенглер бесконечно у ч е н; он

сам говорит, что сделанное им открытие запоздало потому, что со смерти

Лейбница ни один философ не владел всеми методами точного знания.

Математика и физика, история религий и политическая история, все искусства,

в особенности архитектура и музыка, судьбы народов и культур – все это

странно сплетаясь друг с другом, составляет единый предмет Шпенглеровских

размышлений.

1. О. Шпенглер "Закат Европы" М., Мысль, 1993г.

2. О. Шпенглер "Философия будущего" СПб., 1922г.

3. Сборник статей "О. Шпенглер и "Закат Европы" Н.А.Бердяев , Я.М.Букшнап ,

Ф.А.Степун , С.Л.Франк , М., Берег 1922г.

4. Артур Хюпшер "Мыслители нашего времени" СПб.

5. В. Сендеров "Заклясть судьбу" журнал "Новый Мир" №11 СПБ., 1999г.

6. Н. Бердяев "Предсмертные мысли Фауста" Лит.газ., 1989г.

7. Л. Барсова "Закат Европы" Час пик 1997г.

8. О.Шпенглер "Пессимизм ли это?" Ежегодник филосовского общества

М.,Наука.1991г.

9. Б.Старостин "Историософия Шпенглера в наше время" Европейский альманах

М., Наука 1991г.

10. Л.Пономарёва "О.Шпенглер и русская историко- философская мысль конца

XIX столетия" Европейский альманах. М., Наука 1991г.

11. С.Аверинцев "Морфология культуры О.Шпенглера" Ежегодник философского

общества М., Наука 1991г.

12. Г.Тульчинский "Шпенглер и мы или Где же русско- сибирская культура?"

Час пик №52 1992г.

13. К.А.Свасьян "Социально-политическая филосифия О.Шпенглера"

Социологические исследования №6 1987г. 14. Ю.Давыдов "Шпенглер и война"

Вопр.лит. №8 1983г.СТВ

14 .Ф.А.Степун – Освальд Шпенглер и Закат Европы

15 .С.Л.Франк – Кризис Западной культуры

16 .Н.А.Бердяев – Предсмертные мысли Фауста

17 .Я.М.Букшпан – Непреодоленный рационализм

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9